ее первый роман — она влюбила в себя учителя, который в качестве награды за возможность лицезреть обожаемую ученицу (уж не знаем, в каких ракурсах!) выполнял за нее домашнюю работу. До сих пор биографы Лили ломают копья — какой предмет преподавал несчастный педагог: то ли физику, то ли словесность. Но логично поверить в то, что это была словесность, ибо написанные учителем сочинения дочери — на радость родителям — всегда удостаивались наивысшей оценки, о чем они не забывали сообщить всей родне и знакомым. В гимназии, что вполне естественно, Лилю тоже ценили, и не только тот самый преподаватель: как глубоко она раскрывала тему — какой слог и стиль!
Однако истинным призванием Лили Брик являлось не умение складно складывать слова, а соблазнять мужчин. И кто только не попал под ее чары: и сам Федор Шаляпин, зазывавший, нимфетку в ложу Большого театра, и Распутин, только прикидывавшийся старцем, а на самом деле не знавший, куда силушку свою распутную девать. Художник-бубнововалетовец Гарри Блюменфельд, наконец, некий случайный попутчик-офицер в вагоне, угрожавший немедля застрелиться, если Лиля не… Если что? И кто знает, чего еще она не придумала на старости лет, составляя свой «донжуанский список» в потайной тетради. О некоем интимном дневнике, якобы тщательно скрываемом проказницей Лилей, до сих пор грезят ее биографы, только так ли уж он правдив? И что такого нашла в ней орда поклонников — уж не Венера Милосская и не Любовь Орлова — это можно понять и так, рассматривая нынче старые фотографии времен ее молодости.
Те самые старухи в пуховых платках из гастронома на Кутузовском поставили бы диагноз Лиле куда более быстро и точно: слаба девушка «на передок». Чуть ли не за каждой юбкой бегала — так можно было бы сформулировать проблему, если бы у нас по улицам ходили шотландцы. В общем, в Лилиной колоде были карты самой разной масти и ранга — и простые миллионеры, и рядовые поэты, и учителя, и приятели-гимназисты, рассчитывавшие провести с ней часок-другой. И все же к представителям творческих профессий она проявляла куда большую благосклонность — вот когда проявился ее заботливый интерес к поэтам от буквы «В» (Вознесенский) до буквы «М» (Маяковский). Для интеллигентных родителей Лили это стало сущей катастрофой: надо же, старшая дочь подавала такие надежды, сулившие ей успех чуть ли не Жорж Санд, а тут такое! Девушку пытаются образумить, отвлечь учебой поначалу на математическом факультете прогрессивных Высших женских курсов Герье, куда она поступила после гимназии в 1908 году, а затем на архитектурных курсах на Большой Никитской улице.
Но, видимо, корм был не в коня, и в 1911 году любимую дочь отправляют по проторенной дороге еще дальше — в центр художественной жизни Европы — Мюнхен, где в то время в частных студиях продолжают профессиональное обучение многие неординарные личности из России — Игорь Грабарь, Кузьма Петров-Водкин, Давид Бурлюк, Василий Кандинский. Лиля оказалась в благотворной среде и заинтересовалась скульптурой. Конечно, Мухиной из нее не вышло, а задатки скульптора пригодились в жизни: много позже она изваяла портреты мужа Осипа и Маяковского. Но и в Мюнхене Лиля оставалась сама собой.
Тут не грех вспомнить про аналогичное поведение музы другого поэта — Надежды Мандельштам, о которой Эмма Герштейн рассказывала: «Ей не исполнилось еще шестнадцати, когда она влюбилась в своего репетитора. Товарищ старшего ее брата, он относился к ней бережно. Но Наде это не нравилось, и она решилась… Убежала из дома на маскарад, заинтересовала там какого-то поручика и поехала с ним в номера… Вернувшись домой, позвонила своему репетитору и сообщила о случившемся. Тот взвыл и потребовал, чтобы она тотчас к нему приехала, что и было выполнено. “Вы подумайте, в первую ночь — двое!” — восхищенно говорила она мне… У меня было чувство, что я имею дело с существом какой-то другой породы». Вот ведь интеллигентная женщина — Эмма Герштейн! — что-то там про другую породу говорит, в народе-то эта порода известно, как называется… Но определенное сходство во взглядах на мораль у Брик и Нади Хазиной все же прослеживается, как и на любовь к поэзии, собственно.
Сбившиеся с ног родители Лили, словно забывшие русскую пословицу о неизбежной участи горбатого, не оставляли надежд на ее исправление. Старомодные предки решили, что если в Мюнхене она не взялась за ум, то уж у бабушки в польском Катовице мозги ее встанут на место. То ли бабуля не слишком пристально приглядывала за внучкой, то ли свято верила в ту самую пословицу, — но и там нашелся свой серый волк, коим оказался родной дядя Лили. В своих чувствах он зашел настолько далеко, что задумал связать себя узами брака с полюбившейся ему племянницей. Оставалось только спросить мнение бабушки: а как она отнесется к браку своего сына со своей же внучкой?
Но у Лили планы были иные: зачем ей этот Катовице вместе с великовозрастным дядей (судьба еврейского населения города после 1939 года окажется весьма печальной)? И вновь она возвращается в Москву — с Лилей носятся, как с писаной торбой, не зная, чем ее отвлечь от проявившегося, как нефтяной фонтан (в смысле — с невиданной силой), первобытного инстинкта. Наняли ей учителя музыки, чтобы учил ее игре на фортепиано, на дому. Нашли же инструмент! Если бы еще арфа или скрипка. А тут фортепьяно — прямо на нем девушка и совратила учителя. Звали осчастливленного Лилей преподавателя Григорий Крейн (человек с такими именем и фамилией хорошо известен знатокам советской музыки). Потом — аборт, сделанный в далекой провинции у столь же далеких родственников. «Операция прошла не слишком удачно: Лиля навсегда лишилась возможности иметь детей, хотя и без этой беды к материнству никогда не стремилась. Ни тогда, ни потом», — открывает интимную тайну лично знавший Лилю Аркадий Ваксберг.
Так бы Лиля и кочевала от одного мужчины к другому, подобно переходящему Красному знамени, если бы не настойчивость ее давнего знакомого Осипа Брика, с которым они познакомились в году 1905-м, когда Россию охватили забастовки и стачки. Гимназистка Лиля занималась в кружке политэкономии, руководимом Осипом. Политэкономия Лиле была мало понятна, а вот Ося ей понравился. Почти ровесник (на три года старше) тихий Осип, подхвативший в юности революционную заразу и за то отчисленный из 3-й Московской гимназии, упорно ухаживал за Лилей, ожидая, видимо, пока она перебесится. Такой короткий момент наступил в 1912 году — им никак нельзя было не воспользоваться. В итоге в марте этого года раввин московской синагоги их обвенчал — Лиля возжелала провести церемонию дома, с чем и не спорили, ибо, как сказал Лилин папа священнику, дочка-то у него с придурью.
Еще
